Неточные совпадения
Свои
силы я еще
таил от него, но мне надо было или признать его, или оттолкнуть от себя вовсе.
Народ же русский
таил свои
силы, не выявил их еще целиком в истории.
Она закрыла глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто не знал об этом, никто не видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные страдания, без ран, без крови, прикрытые не лохмотьями, а бархатом. Но она с героическим самоотвержением
таила свою грусть, да еще находила довольно
сил, чтоб утешать других.
Маленький тёмный домик, где жила Горюшина, пригласительно высунулся из ряда других домов, покачнувшись вперёд, точно кланяясь и прося о чём-то. Две ставни были сорваны, одна висела косо, а на крыше, поросшей мхом, торчала выщербленная, с вывалившимися кирпичами, чёрная труба. Убогий вид дома вызвал у Кожемякина скучное чувство, а
силы всё более падали, дышать было трудно, и решение идти к Горюшиной
таяло.
В памяти спутанно кружились отрывки прочитанного и, расплываясь, изменяясь, точно облака на закате, ускользали,
таяли; он и не пытался удержать, закрепить всё это, удивлённый магической
силой, с которой книга спрятала его от самого себя.
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и
силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко сжимая руками отяжелевшую голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она
тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме тяжёлого осадка тоски и стыда.
Сердце захолонуло. Я все забыл: где я? что я? Я вижу себя стоящим в необъятном просторе: мрак бездны глубоко внизу, розовое золото двух снеговых вершин над моим, гигантских размеров, вторым «я». Стою, не в
силах пошевелиться. Второй «я» зачаровал меня, поглотил весь мир. Он начинает бледнеть и как будто
таять.
Странный звук подплывал все ближе и рос в своей
силе, рыдал и
таял в черной тьме. А на палубе тревожно шептали...
Но чем ближе подходил он к охранному отделению, тем заметнее
таяло и линяло настроение бодрости, расплывалось ощущение
силы, а когда он увидел узкий тупой переулок и в конце его сумрачный дом в три этажа, ему вдруг неодолимо захотелось найти Зарубина, проститься с ним.
Как солнечная теплота, заставляя
таять зимний снег, собирает воду в известные водоемы, так и нужда стягивает живую человеческую
силу в определенные боевые места, где не существует разницы племен и языков.
Теперь он сидел тихо, как человек, одержавший победу над внутренним врагом своим и довольный своею
силою. Перед ним лежала большая книга, развернутая на странице, на которой широкою красною чертою была подчеркнута строка: «Иневосхоте обличити ю, новосхоте
тай пустите ю».
Пылают грудь ее и плечи,
Нет
сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья
тают на устах… //.......... //..........
Но он
таит про себя это знание, быть может сознавая, что оно под
силу не всякому, и, быть может, именно в этом сдержанном выражении, глядевшем точно из-за какой-то завесы на всякого, к кому обращался Федор Бесприютный с самыми простыми словами, скрывалась главная доля того обаяния, которое окружало вожака арестантской партии.
Ветер ласково гладил атласную грудь моря; солнце грело ее своими горячими лучами, и море, дремотно вздыхая под нежной
силой этих ласк, насыщало жаркий воздух соленым ароматом испарений. Зеленоватые волны, взбегая на желтый песок, сбрасывали на него белую пену, она с тихим звуком
таяла на горячем песке, увлажняя его.
Все ее глубокие и сильные впечатления
таила она внутри себя и там перерабатывала их
силою собственной сосредоточенной натуры.
Из «белого мага» человек превратился в невольника своего труда, причем возвышенность его призвания затемнена была этим его пленением: хозяйственный труд есть серая магия, в которой неразъединимо смешаны элементы магии белой и черной,
силы света и тьмы, бытия и небытия, и уже самое это смешение
таит в себе источник постоянных и мучительных противоречий, ставит на острие антиномии самое его существо.
И как раз эта сторона язычества, которая покрыта наибольшим соблазном греха, грязи и срамоты, извращена порой до неузнаваемости, при свете иных предчувствий и предвестий приковывает к себе внимание с неодолимой
силой и, кажется,
таит под пеплом пламя новой жизни.
Нечего греха
таить — многие из них диктовало ему сердце, страсть, а не разум, не
сила воли.
Заранее ли предвкушал он всю сладость жестокого отмщения, придуманного им для врага своего, князя Василия Прозоровского, радовался ли гибели Якова Потапова, этого ничтожного сравнительно с ним по положению человека, но почему-то казавшегося ему опаснейшим врагом, которого он не в
силах был сломить имевшеюся в руках его властию, чему лучшим доказательством служит то, что он, совместно с достойным своим помощником, Хлопом, подвел его под самоубийство, довел его до решимости казнить себя самому, хотя хвастливо, как мы видели, сказал своему наперснику об умершем: «Разве не достало бы на его шею другой петли, не нашлось бы и на его долю палача», но внутри себя
таил невольно какое-то странное, несомненное убеждение, что «другой петли» для этого человека именно не достало бы и «палача не нашлось бы», — или, быть может, Григорий Лукьянович погрузился в сластолюбивые мечты о красавице княжне Евпраксии Васильевне, которую он теперь считал в своей власти, — не будем строить догадок и предупреждать событий.
Объятия и крепкие поцелуи обыкновенно увенчивали подобные разговоры и Кузьма Терентьев успокаивался. Глеб Алексеевич действительно за последнее время
таял как свеча под жгучим огнем ласк своей супруги, все чаще и чаще сменявшей Фимку около него в его кабинете. Он не был в
силах устоять против этих ласк, хотя сознавал, что от них, несмотря на их одуряющую страсть, веет для него могильным холодом.
Солнце начало пригревать сильнее, и снега стали
таять быстро. На Чусовой то и дело раздавался треск — это ломался лед. Голоса набирающей
силу весны казались Ермаку Тимофеевичу и его людям лучшей на свете мелодией — вестью будущей свободы.
Христианство
таит в себе могучие
силы возрождения Пана и нового одухотворения природы.
Единственною целью его жизни было — служить защитою безумно любимой им девушки, а эта девушка
таяла, как свеча, от неизвестности о судьбе другого, любимого ею всею
силою первой любви человека.
Он видел, что она
таяла как свеча, болел душой вместе с нею, но помочь ей было не в его
силах.
Когда посещение дома графа Белавина зависело от его воли, он колебался и раздумывал, откладывал его до последнего времени,
тая, однако, внутри себя сознание, что он все же решится на него, теперь же, когда этим возгласом графа Владимира Петровича: «Едем!» — вопрос был поставлен ребром, когда отказ от посещения был равносилен окончательному разрыву с другом, и дом последнего делался для него потерянным навсегда, сердце Караулова болезненно сжалось, и в этот момент появилось то мучительное сомнение в своих
силах, тот страх перед последствиями этого свидания, которые на минуту смутили Федора Дмитриевича, но это мимолетное смущение не помешало, как мы знаем, ему все-таки тотчас же ответить...